— Андрей, в этом году Украина показала на Евровидении худший результат, после чего между жюри нацотбора — Константином Меладзе, Джамалой и вами — началась перепалка на тему, кто виноват, что в конкурсе участвовала группа O.Torvald и заняла третье место с конца. Неужели вы согласитесь еще раз быть в жюри?
— Если пригласят, то мне несложно. Но мне хочется, чтобы поменяли форму голосования, например, на ту, которую предложил Игорь Кондратюк: чтобы в полуфиналах участников выбирало жюри, а в финале уже только зрители. Тогда никто не будет виноват, а то всегда кто-то недоволен. Костя говорит, что O.Torvald — это позор. Но ведь эту песню он сам и выбрал для участия в Нацотборе. Тогда ему не нужно сидеть в жюри, а быть генеральным продюсером, который выбирает композиции для конкурса и предоставляет их жюри. А они уже отбирают песни для финала. И выступление Жени Галича я бы не назвал позором, думаю, у Кости это просто вырвалось. Ребята сами были в шоке и не собирались участвовать в Евровидении.
— То есть Меладзе сам звонил Галичу и приглашал участвовать в Нацотборе?
— Да, поэтому Женя уже после Евровидения позвонил мне и сказал, что очень расстроен из-за слов Кости: «Это же он нас пригласил туда». Как может так быть, вначале звонишь и приглашаешь артиста, а потом заявляешь, что их песня — позор. А почему тогда ее взяли на конкурс? А вообще хорошо, что в шоу показали разного жанра исполнителей, и хорошо, что выбрали O.Torvald, хотя я хотел, чтобы были Mountain Breeze, которые участвовали в «Х-Факторе». Мне хотелось, чтобы после Джамалы на Евровидении от нас выступали какие-то легкие и позитивные ребята. У меня они вызывают улыбку. Но по неизвестным причинам их не взяли даже на сам конкурс.
— Вы так обеспокоены судьбой Mountain Breeze, что мне кажется, вы всерьез задумались над карьерой продюсера.
— Нет, у нас отношения как наставник или старший товарищ и подопечные.
— А в качестве члена жюри возвращение в талант-шоу планируете?
— В «Голос» я никогда не пойду, потому что там оцениваются вокальные данные, но я не вокалист и не специалист, чтобы обсуждать их. А в «Х-Фактор» если позовут, то я подумаю. Здесь очень важна совокупность качеств человека: внешность, харизма. Я туда пошел в свое время для личной ломки. Мне нужно было найти себя экранным после того, как видишь себя все время в маске и уже сложно выйти на публику в другом виде. Но это занимает очень много времени, которого у меня недостаточно.
— В свои 43 года вы собрались в прощальный тур. Он действительно будет последним и на какое время запланирован его старт?
— Это будет 2018 год, и мы хотим охватить Германию и Израиль, а завершить в Украине. Причем во Дворце «Украина» сделать десять концертов, чтобы билеты были доступными и все могли прийти. У меня была такая ситуация на красной дорожке Евровидения, где в массовке были ребята по 20–25 лет. Мы с Инкой идем, а они нам говорят: «Спасибо за детство!» Поэтому я хочу построить концерт на воспоминаниях, номерах, которые были тогда популярны, плюс новые песни. Так и попрощаемся...
— У меня есть определенный скепсис по поводу прощального тура и ваших кассовых крупных концертов. Вы для меня все-таки ассоциируетесь с праздничными вечеринками, но не с кассовыми концертами.
— Я понимаю ваш скепсис, но, когда мы представляли спектакль «Титаник» в Театре им. Леси Украинки, а это было десять дней подряд, руководство театра нам говорило, что стоит сократить количество спектаклей, потому что билеты сперва продавались плохо. Но я по этому поводу даже не парился. Прошел один концерт — и билеты из продажи пропали. Заработала цыганская почта. И нам тогда даже пришлось сделать еще пять дополнительных концертов в Театре им. Франко. Если я уверен в своей программе, то сомнений насчет продажи билетов быть не может. Кроме этого, десять концертов подряд в одном зале очень удобно. У тебя там все настроено, все сразу отрепетировано под конкретный зал.
— Почему вы все-таки хотите попрощаться, ведь Верка Сердючка — это образ, который несет «огромные золотые яйца», и резать эту курицу бессмысленно?
— Под прощальным туром подразумеваются большие гастроли — некое спасибо тем людям, которые дали мне, мальчику из Полтавы, который жил в пристройке, где обои заворачивались, возможность обеспечить себя финансово, жить на Крещатике и, в принципе, не работать.
— Образ Сердючки для этого тура как-то изменится?
— Выход на новый уровень давно есть, просто нам не дали его показать на этом Евровидении. Может, это результат интриг или понимания того, что после нашего выступления многих потом просто не запомнят. У меня скопилось уже много материала, который мы сознательно не показываем. Чтобы потом показать всем, как надо делать, как правильно зарабатывать на песнях, и чтобы никто всего этого не украл. Поэтому я и взял паузу. Чтобы осмотреться и понять, как все работает. Дело в том, что я был в такой гонке, что некоторые года вообще не помню.
Я помню, как в детстве упал со стола, как проклинали кошку, которая пробежала по полу, который только что покрасили, и оставила следы... Но некоторые нулевые годы я вообще не помню из-за концертных перегрузок: Липецк путаешь с Луцком, а Нижний Новгород с Новгородом — и я не понимал в чем разница. Сказать, что это очень радостно, не могу. Несмотря даже на два аншлаговых концерта в Лужниках, на которые Пугачева не могла нормально пройти, а знакомых из балета Филиппа Киркорова мы не могли провести, потому что их даже некуда было посадить...
— Трудно тогда было справляться с новым звездным статусом?
— Когда мы прилетели на эти концерты, нас встречало человек двадцать охраны. Я от стыда не знал, куда деться, и попросил их убрать. А люди стоят и, глядя на меня, вообще не понимают, кто я такой. И мы с Инкой стоим и стесняемся. Меня довели до машины и посадили в нее. А возле дверей в гостинице стало два человека, и я в номере был, как арестованный. Но потом организатор моих концертов объяснил мне: «Андрей, вы поймите, у нас продано два зала — это колоссальные деньги. Не дай бог, вы споткнетесь, что я тогда буду делать?» Я помолчал и сказал: «Пусть водят меня». И меня два дня водили, как будто я кого-то изнасиловал. Мне даже хотелось руки за голову заложить. Это настолько не моя тема, что мы с Инной, увидев свой лимузин, бежали в открытую нам дверь, чтобы никто не видел, что это авто для нас.
— Это были концерты, когда вы еще работали в разговорном жанре. Почему после того, как Сердючка запела, пропал комедийно-драматический актер Андрей Данилко?
— Когда Сердючка получила невероятную популярность, начался меняться юмор. Произошло разделение стран, и я понял, что нужно искать новую форму, а если Сердючка — звезда, значит звезда должна петь. Но песни не воспринимались сразу. Даже организаторы концертов через продюсера Юрия Никитина передавали мне — вы только не пойте. А я видел развитие именно в этом. Какой-то период мы позорились, искали форму, а потом поняли: «гоп-гоп», веселье — это то, что надо. И тут началась эпоха корпоративов, у всех были большие деньги, и мы реально стали лидерами этих вечеринок и праздников. Благодаря этим песням мы заработали финансовую независимость и поэтому можем делать паузы, не выступать какое-то время и готовить себя для какого-то нового периода.
— Какой у вас был самый нелепый или стремный корпоратив в те времена?
— Мы выходим на сцену, а в зале сидят одни священники, а сзади меня крест в контровом свете, как декорация. Я не знал, как себя вести со звездой на голове. Мы поем, люди пляшут. Правда, некоторые женщины при виде нас начали креститься, как будто на сцену вышел дьявол. Потом спрашиваю виновника торжества: «Может, вы что-то конкретное хотите?» А он мне: «Кардинальшу» давай!» Это песня из мюзикла «Три мушкетера». Это было очень странно... Хотя я люблю корпоративы, потому что для нас это не халтура. Вся задача Сердючки не рассмешить, это давно уже не так, а объединить и задействовать. И эти люди, которые сейчас очень богатые, все из Советского Союза и все жили одинаково бедно и носили спортивные штаны с пузырящимися коленями.
— Трудно тогда было справляться с новым звездным статусом?
— Когда мы прилетели на эти концерты, нас встречало человек двадцать охраны. Я от стыда не знал, куда деться, и попросил их убрать. А люди стоят и, глядя на меня, вообще не понимают, кто я такой. И мы с Инкой стоим и стесняемся. Меня довели до машины и посадили в нее. А возле дверей в гостинице стало два человека, и я в номере был, как арестованный. Но потом организатор моих концертов объяснил мне: «Андрей, вы поймите, у нас продано два зала — это колоссальные деньги. Не дай бог, вы споткнетесь, что я тогда буду делать?» Я помолчал и сказал: «Пусть водят меня». И меня два дня водили, как будто я кого-то изнасиловал. Мне даже хотелось руки за голову заложить. Это настолько не моя тема, что мы с Инной, увидев свой лимузин, бежали в открытую нам дверь, чтобы никто не видел, что это авто для нас.
— Это были концерты, когда вы еще работали в разговорном жанре. Почему после того, как Сердючка запела, пропал комедийно-драматический актер Андрей Данилко?
— Когда Сердючка получила невероятную популярность, начался меняться юмор. Произошло разделение стран, и я понял, что нужно искать новую форму, а если Сердючка — звезда, значит звезда должна петь. Но песни не воспринимались сразу. Даже организаторы концертов через продюсера Юрия Никитина передавали мне — вы только не пойте. А я видел развитие именно в этом. Какой-то период мы позорились, искали форму, а потом поняли: «гоп-гоп», веселье — это то, что надо. И тут началась эпоха корпоративов, у всех были большие деньги, и мы реально стали лидерами этих вечеринок и праздников. Благодаря этим песням мы заработали финансовую независимость и поэтому можем делать паузы, не выступать какое-то время и готовить себя для какого-то нового периода.
— Какой у вас был самый нелепый или стремный корпоратив в те времена?
— Мы выходим на сцену, а в зале сидят одни священники, а сзади меня крест в контровом свете, как декорация. Я не знал, как себя вести со звездой на голове. Мы поем, люди пляшут. Правда, некоторые женщины при виде нас начали креститься, как будто на сцену вышел дьявол. Потом спрашиваю виновника торжества: «Может, вы что-то конкретное хотите?» А он мне: «Кардинальшу» давай!» Это песня из мюзикла «Три мушкетера». Это было очень странно... Хотя я люблю корпоративы, потому что для нас это не халтура. Вся задача Сердючки не рассмешить, это давно уже не так, а объединить и задействовать. И эти люди, которые сейчас очень богатые, все из Советского Союза и все жили одинаково бедно и носили спортивные штаны с пузырящимися коленями.
И когда ты играешь все эти вещи, а они из миллиардеров превращаются в детей — вот сверхзадача. А потом они говорят мне: «Андрей, зачем мы приглашали этот Rammstein, а они после нас работали, лучше бы вы еще раз выступили». Это была вечеринка в Швейцарии. Там еще выступали Кэти Перри и много других артистов.
— В интернете периодически появляется информация о том, что вы продолжаете иногда выступать на корпоративах в России. Вы не боитесь, что вам может достаться вслед за Ани Лорак, Потапом и Иваном Дорном?
— Я давно уже ничего не боюсь, потому что я битый-перебитый. Меня то сжигали, то запрещали, то яйца кидали, то письма президенту писали, чтобы меня запретить. Когда я видел по телевидению кадры сжигания чучела Сердючки, я понимал, что это пиар тех людей, которые это делали, но они не понимали, что за этим стоит живой человек. На меня это подействовало очень сильно. Депрессии по этому поводу у меня не было, но был нервный срыв, который выражался в абсолютном спокойствии.
И да, мы работаем на этих корпоративах, которых стало меньше, но кто там гуляет? Гуляют наши же, которые там живут и работают. Мы все время там выступаем в национальных костюмах и поем «Червону руту». А была история, когда события только начались и на вечеринке гуляли российские политики — напряженка такая была, что воздух раскалился. Мы выходим в украинских национальных костюмах — и тут заиграл гимн Украины. И они все встали. А потом побежали к нам и начали рассказывать: да я из Тернополя и в таком духе... Я был под сильным впечатлением. Потом нас перестали приглашать. Но позже это возобновилось — чаще всего это какие-то юбилеи и свадьбы. В таких случаях муж обязательно из Украины, а жена — русская.
— Когда была Оранжевая революция, потом второй Майдан, многие артисты ринулись кто выступать, кто на телевидение, чтобы заявить о своей позиции. Но вы в этих случаях вообще исчезали. Почему?
— Я занимаюсь театром, гротеском и эксцентрикой. Я же вижу этот политический театр — это игра и режиссура. В обычной жизни люди так себя не ведут и не поступают. Я участвовать в этом не хочу. Артист должен выступать на сцене.
— При такой большой занятости насколько вы оторвались от реальной жизни?
— Есть такое. Например, я не знаю, как платить за квартиру и сколько стоит бензин. За меня это делает мой водитель. Я так не люблю всю эту бытовуху и не хочу туда лезть.
— Тем не менее вы сами себе готовите, хотя артисты такого ранга, как вы, все обзавелись домохозяйками. Почему у вас ее нет?
— У меня есть домохозяйка, но она занимается уборкой, стиркой, но не готовкой. Я предпочитаю это делать сам, ведь я живу один. Мне с самим собой не скучно и есть чем заняться — смотрю какие-то программы, слушаю аудиокниги. Пришел такой возраст, когда не хочется семьи вообще. Мне хотелось семьи, когда было 22 года. А потом с годами все меньше и меньше, а сейчас вообще не хочется. Мне надо быть одному и иметь свою закрытую территорию. Думаю, это связано с перенасыщением общения с людьми. Когда собирается больше трех человек, меня начинает напрягать ситуация. Когда я недавно был на телеинтервью и там было много людей, у меня вся спина была мокрая. Почему я, если летаю, то пользуюсь VIP, хотя это стоит денег. Только из-за того, чтобы не пересекаться с большим количеством людей.
— У меня после таких слов возникла плохая ассоциация из истории шоу-бизнеса. Я имею в виду Далиду, которая, несмотря на свою красоту, так и не вышла замуж и не родила детей. И, по словам некоторых биографов, одиночество подтолкнуло ее к самоубийству.
— Ну у нее были другие причины. Ее называли «черной вдовой». Все мужчины, которые были с ней, то погибали, то кончали с собой, и она не могла стареть. В общем, у нас с ней совершенно непохожая ситуация. У меня, скорее, социофобия, и она возникает у меня от усталости. Я помню, неделю был на море — загорел, успокоился, не пил кофе и стал даже лучше спать. Так я сам себе удивился — я начал в магазине общаться и даже кого-то смешить.
— Может, вам просто стоит уезжать в какие-то уголки, где наименьшая вероятность того, что вас узнают?
— Нет, это уже болезнь. Могут и не узнавать, но только я вижу людей, у меня включается в голове, что сейчас меня могут узнать. Но это я заработал в те годы, когда было очень много выступлений. Например, был случай во Львове, когда на меня побежал весь цирк и я убегал по какой-то лестнице. Меня тогда закрыли в медпункте, и я сидел в ужасе. Потом меня вывели через черный ход, положили в машину, и я лег на пол, чтобы меня не видели. По сути, мы были тогда еще детьми, нам было по 18 лет. Мы давали по 3–4 концерта в день. Но это была не надуманная популярность. Я думаю, что большую роль тогда сыграл рекламный ролик одного банка, в котором я снялся. Что-то было связано с ваучерами, только я не понимал, что это такое. Поначалу люди приходили на концерты, но при этом не знали, что мы делаем.
— В интернете периодически появляется информация о том, что вы продолжаете иногда выступать на корпоративах в России. Вы не боитесь, что вам может достаться вслед за Ани Лорак, Потапом и Иваном Дорном?
— Я давно уже ничего не боюсь, потому что я битый-перебитый. Меня то сжигали, то запрещали, то яйца кидали, то письма президенту писали, чтобы меня запретить. Когда я видел по телевидению кадры сжигания чучела Сердючки, я понимал, что это пиар тех людей, которые это делали, но они не понимали, что за этим стоит живой человек. На меня это подействовало очень сильно. Депрессии по этому поводу у меня не было, но был нервный срыв, который выражался в абсолютном спокойствии.
И да, мы работаем на этих корпоративах, которых стало меньше, но кто там гуляет? Гуляют наши же, которые там живут и работают. Мы все время там выступаем в национальных костюмах и поем «Червону руту». А была история, когда события только начались и на вечеринке гуляли российские политики — напряженка такая была, что воздух раскалился. Мы выходим в украинских национальных костюмах — и тут заиграл гимн Украины. И они все встали. А потом побежали к нам и начали рассказывать: да я из Тернополя и в таком духе... Я был под сильным впечатлением. Потом нас перестали приглашать. Но позже это возобновилось — чаще всего это какие-то юбилеи и свадьбы. В таких случаях муж обязательно из Украины, а жена — русская.
— Когда была Оранжевая революция, потом второй Майдан, многие артисты ринулись кто выступать, кто на телевидение, чтобы заявить о своей позиции. Но вы в этих случаях вообще исчезали. Почему?
— Я занимаюсь театром, гротеском и эксцентрикой. Я же вижу этот политический театр — это игра и режиссура. В обычной жизни люди так себя не ведут и не поступают. Я участвовать в этом не хочу. Артист должен выступать на сцене.
— При такой большой занятости насколько вы оторвались от реальной жизни?
— Есть такое. Например, я не знаю, как платить за квартиру и сколько стоит бензин. За меня это делает мой водитель. Я так не люблю всю эту бытовуху и не хочу туда лезть.
— Тем не менее вы сами себе готовите, хотя артисты такого ранга, как вы, все обзавелись домохозяйками. Почему у вас ее нет?
— У меня есть домохозяйка, но она занимается уборкой, стиркой, но не готовкой. Я предпочитаю это делать сам, ведь я живу один. Мне с самим собой не скучно и есть чем заняться — смотрю какие-то программы, слушаю аудиокниги. Пришел такой возраст, когда не хочется семьи вообще. Мне хотелось семьи, когда было 22 года. А потом с годами все меньше и меньше, а сейчас вообще не хочется. Мне надо быть одному и иметь свою закрытую территорию. Думаю, это связано с перенасыщением общения с людьми. Когда собирается больше трех человек, меня начинает напрягать ситуация. Когда я недавно был на телеинтервью и там было много людей, у меня вся спина была мокрая. Почему я, если летаю, то пользуюсь VIP, хотя это стоит денег. Только из-за того, чтобы не пересекаться с большим количеством людей.
— У меня после таких слов возникла плохая ассоциация из истории шоу-бизнеса. Я имею в виду Далиду, которая, несмотря на свою красоту, так и не вышла замуж и не родила детей. И, по словам некоторых биографов, одиночество подтолкнуло ее к самоубийству.
— Ну у нее были другие причины. Ее называли «черной вдовой». Все мужчины, которые были с ней, то погибали, то кончали с собой, и она не могла стареть. В общем, у нас с ней совершенно непохожая ситуация. У меня, скорее, социофобия, и она возникает у меня от усталости. Я помню, неделю был на море — загорел, успокоился, не пил кофе и стал даже лучше спать. Так я сам себе удивился — я начал в магазине общаться и даже кого-то смешить.
— Может, вам просто стоит уезжать в какие-то уголки, где наименьшая вероятность того, что вас узнают?
— Нет, это уже болезнь. Могут и не узнавать, но только я вижу людей, у меня включается в голове, что сейчас меня могут узнать. Но это я заработал в те годы, когда было очень много выступлений. Например, был случай во Львове, когда на меня побежал весь цирк и я убегал по какой-то лестнице. Меня тогда закрыли в медпункте, и я сидел в ужасе. Потом меня вывели через черный ход, положили в машину, и я лег на пол, чтобы меня не видели. По сути, мы были тогда еще детьми, нам было по 18 лет. Мы давали по 3–4 концерта в день. Но это была не надуманная популярность. Я думаю, что большую роль тогда сыграл рекламный ролик одного банка, в котором я снялся. Что-то было связано с ваучерами, только я не понимал, что это такое. Поначалу люди приходили на концерты, но при этом не знали, что мы делаем.
Также было и в России, когда нас знали по «СВ-шоу», и люди спрашивали: «А с кем он будет?» Думали, что я на сцене буду брать интервью у какого-то артиста. И первый тур поэтому был не очень хорошим. Но потом, когда мы сделали первый круг и все всё поняли, тогда уже пошло нормально. Все пошло из глубинки, даже песня «Все будет хорошо», которая не предназначалась для прослушивания по радио, попала в эфиры именно так. Люди из провинций звонили на самое популярное радио, вещающее из Москвы, и просили ее поставить. И им пришлось это сделать.
— Я понимаю, что ваша звезда — это не головной убор, а продолжение головы. Она у вас навсегда или на ее месте может оказаться что-то другое?
— Ничего другого. Она может сиять или нет, но я нашел этот образ, и все. Это как у Чарли Чаплина — усики, котелок и тросточка. Так же и звездная голова у Сердючки.
— В таком случае, видите ли вы образ постаревшей Сердючки и может ли она вообще постареть?
— Этого я уже не знаю, но наша Инка в выгодной ситуации. Я ей говорю, ты больше не будешь пользоваться гримом — надела платочек и вышла. Мама, как заспиртованная, не меняется. Хотя я Сердючку вижу взрослой. Она более сдержанная, спокойная и уверенная. Но это уже не большие залы, а какой-то хороший клуб или театр — более камерная атмосфера. На столе бутылочка дорого шампанского и сигаретка.
— Андрей Данилко как артист разговорного жанра все же может вернуться на сцену?
— Мы как-то сидели с Инкой и я говорил ей, что просто устал от разговорного жанра и мне так не хочется играть эти миниатюры — милиционеров, солдат, балерин. Но в марте я ей сказал: «Знаешь, мне опять захотелось поиграть в театр». У меня есть понимание, какая должна быть форма номеров сегодня. Они будут не такие длиннющие, как тогда. А самое интересное, что это не женские образы. Почему тогда их было много — я был молодой, худой и неубедителен в роли того же милиционера. Просто какой-то пацан был. Если бы я начинал сейчас, то, наверное, не переодевался в женщин.
— У вас нет ностальгии по тем временам? Меня удивил в вашем офисе уголок соцреализма — портрет Брежнева, старая радиола, пионерский горн и другие вещи той эпохи.
— Это теплые вещи и самый счастливый период, это пионерский лагерь и при Брежневе мне было очень хорошо. Я все не мог понять, как в этот горн дудят дети — худые и красные от напряжения. У меня так и не получилось из него что-то выдуть, поэтому мне больше нравилось играть на барабане. Моя сотрудница ищет подобные вещи, которые у меня ассоциируются с тем временем, на всяких аукционах. Еще одна категория — вещи, которые я раньше не мог себе позволить. Например, я все детство мечтал о ковровой дорожке.
— Откуда взялась мечта о ковровой дорожке, в нашем же детстве мы не видели оскаровских церемоний?
— Такого понятия, как оскаровская красная дорожка, не было, но они были в обкомах. Когда я оказался в полтавском обкоме и стоял на этой дорожке, у меня и появилась мечта, чтобы дома была такая же. Спустя годы, когда я отдыхал в санатории «Нижняя Ореанда» в Крыму, я жил в номере, где останавливался Брежнев. Мало того, что дорогущий номер, так еще нужно было через Верховную Раду договариваться, чтобы мне его дали. Оказалось, что ничего особого в нем нет — две спальни и огромная терраса. Но там все так комфортно и продуманно. А когда мне подавали на стол завтрак и накрывали салфеткой, я выходил к столу такой заспанный, садился и думал — я сын Брежнева.
— Андрей, а на родине в Полтаве давно были?
— У меня бывают такие приступы ностальгии и неоднократно хотелось поехать и походить по тем местам — там, где художественная школа, центр. Но я боюсь приехать на родную улицу, потому что все очень поменялось, даже название. Есть такая фраза: «Нельзя возвращаться в те места, где тебе было очень хорошо». Но мне хотелось бы поехать, особенно летом, потому что в этот период там очень красиво. Я никогда не был в городе летом, потому что всегда был в пионерских лагерях, но меня тянет и в пионерский лагерь. Просто походить — эта сосна, этот воздух и здоровенная территория. Это самое счастливое время.
_________________________________
EEFGroup
Восточно-Европейская Финансовая Группа
кредит, инвестиции, лизинг
— Я понимаю, что ваша звезда — это не головной убор, а продолжение головы. Она у вас навсегда или на ее месте может оказаться что-то другое?
— Ничего другого. Она может сиять или нет, но я нашел этот образ, и все. Это как у Чарли Чаплина — усики, котелок и тросточка. Так же и звездная голова у Сердючки.
— В таком случае, видите ли вы образ постаревшей Сердючки и может ли она вообще постареть?
— Этого я уже не знаю, но наша Инка в выгодной ситуации. Я ей говорю, ты больше не будешь пользоваться гримом — надела платочек и вышла. Мама, как заспиртованная, не меняется. Хотя я Сердючку вижу взрослой. Она более сдержанная, спокойная и уверенная. Но это уже не большие залы, а какой-то хороший клуб или театр — более камерная атмосфера. На столе бутылочка дорого шампанского и сигаретка.
— Андрей Данилко как артист разговорного жанра все же может вернуться на сцену?
— Мы как-то сидели с Инкой и я говорил ей, что просто устал от разговорного жанра и мне так не хочется играть эти миниатюры — милиционеров, солдат, балерин. Но в марте я ей сказал: «Знаешь, мне опять захотелось поиграть в театр». У меня есть понимание, какая должна быть форма номеров сегодня. Они будут не такие длиннющие, как тогда. А самое интересное, что это не женские образы. Почему тогда их было много — я был молодой, худой и неубедителен в роли того же милиционера. Просто какой-то пацан был. Если бы я начинал сейчас, то, наверное, не переодевался в женщин.
— У вас нет ностальгии по тем временам? Меня удивил в вашем офисе уголок соцреализма — портрет Брежнева, старая радиола, пионерский горн и другие вещи той эпохи.
— Это теплые вещи и самый счастливый период, это пионерский лагерь и при Брежневе мне было очень хорошо. Я все не мог понять, как в этот горн дудят дети — худые и красные от напряжения. У меня так и не получилось из него что-то выдуть, поэтому мне больше нравилось играть на барабане. Моя сотрудница ищет подобные вещи, которые у меня ассоциируются с тем временем, на всяких аукционах. Еще одна категория — вещи, которые я раньше не мог себе позволить. Например, я все детство мечтал о ковровой дорожке.
— Откуда взялась мечта о ковровой дорожке, в нашем же детстве мы не видели оскаровских церемоний?
— Такого понятия, как оскаровская красная дорожка, не было, но они были в обкомах. Когда я оказался в полтавском обкоме и стоял на этой дорожке, у меня и появилась мечта, чтобы дома была такая же. Спустя годы, когда я отдыхал в санатории «Нижняя Ореанда» в Крыму, я жил в номере, где останавливался Брежнев. Мало того, что дорогущий номер, так еще нужно было через Верховную Раду договариваться, чтобы мне его дали. Оказалось, что ничего особого в нем нет — две спальни и огромная терраса. Но там все так комфортно и продуманно. А когда мне подавали на стол завтрак и накрывали салфеткой, я выходил к столу такой заспанный, садился и думал — я сын Брежнева.
— Андрей, а на родине в Полтаве давно были?
— У меня бывают такие приступы ностальгии и неоднократно хотелось поехать и походить по тем местам — там, где художественная школа, центр. Но я боюсь приехать на родную улицу, потому что все очень поменялось, даже название. Есть такая фраза: «Нельзя возвращаться в те места, где тебе было очень хорошо». Но мне хотелось бы поехать, особенно летом, потому что в этот период там очень красиво. Я никогда не был в городе летом, потому что всегда был в пионерских лагерях, но меня тянет и в пионерский лагерь. Просто походить — эта сосна, этот воздух и здоровенная территория. Это самое счастливое время.
_________________________________
EEFGroup
Восточно-Европейская Финансовая Группа
кредит, инвестиции, лизинг
Комментариев нет:
Отправить комментарий